Татьяна Гладысь

1. Нет, ребята, все не так. Все не так, ребята![1]

Третий абзац текста. Имя лошади ведьмака. Польское Płotka значит плотва. Переводчик А. применяет транслитерацию: Плотка, В. переводит имя: Плотвичка и Плотва, а Л. почему-то переименовывает животное: вместо Плотки или Плотвички появляется Плётка[2].

На пути ведьмака овраг. Дно оврага сухое, без терновника и гниющих стволов. Гниющие стволы (pnie) превратились у А. в пни[3].

            Женщина, труп которой обнаружил Геральт, была одета в голубое платье (suknia), которое у А. почему-то стало (и – увы! – довольно долго оставалось) юбкой.

            Потом Геральт обнаруживает труп мужчины. Более тщательно осматривать тело не было необходимости: черный, ветвистый узор засохшей крови покрывал... внимание, что? В оригинале это были плечи (ramiona) и спина (plecy), которые у А. превратились соответственно: плечи – в рукава, а спина – в плечи[4]. Вторая ошибка вызвана, пожалуй, похожим звучанием слов: plecy [плецы] – плечи. Сходство неудивительно, ведь польский язык – тоже язык славянский, и слов, похожих на слова русского языка, в нем немало. По-польски их так и называют: ложные друзья переводчика. На них часто попадаются люди, начинающие изучать польский язык, и, как видно, не только они, но и переводчики... LL

            Далее Геральт осматривает труп мужчины и содержимое висящей на его поясе сумы/ сумки/ мешочка. В ней были, в частности: кусок мела (kawałek kredy) и складной, в костяной оправе ножик для бритья (składany nożyk do golenia w kościanej oprawie). Мел у Л. и В. становится мылом, а костяная оправа – кожаным футляром (В.).

Еще Геральт находит аккредитив, выданный покойнику банком krasnolud'ов. Перевести это как гномы (Л., В.)? А. нашел гораздо более оригинальное решение: у него аккредитив выдал крошечный банк.L

Что-то атаковало всадников, но испуганные кони в переводе В. не разбежались (rozbiegły się), а разбрелись, и это при том, что, как мы увидим позже, этого "чего-то" кони панически боятся.

            Отвернув прикрывающую бок лошади попону, ведьмак у автора открыл (odsłonił) притороченный к вьюкам меч. Переводчики А. и Л. пошли дальше: у них Геральт меч

освободил (А.), и даже отцепил (Л.)[5].

На пути Геральту попадаются wykroty – ямы от вырванных с корнем деревьев, или же сами вырванные с корнем деревья. Лошадь через это нечто переступает (przestępujе), следовательно, это деревья, а не ямы[5-]. Ни одному из переводчиков слово переступать ничего не подсказало: wykroty у них – это ямы от вырванных/ вывороченных  с корнем деревьев, а то и просто ямы (Л.). Вроде бы ничего, да только яма от вырванного с корнем дерева – объект немалый, посмотрела бы я на лошадь, которая через такую яму осторожно переступает. Впрочем, у В. она эти ямы обходит, а не переступает.

Ведьмак на вершине холма. Склон этого холма устлан грубым ковром желтых листьев, – читаем мы у А.. Осторожно! Этот gruby ковер желтых листьев не наспех отделанный, простой и примитивный, не жесткий или шероховатый на ощупь, не неприятный на слух, резкий и низкий, не сделанный в общих чертах, не лишенный внешнего или внутреннего изящества, не не соблюдающий этики человеческих или профессиональных отношений, и не нарушающий элементарные правила чего-либо (уф, закончилась статья словаря!J), а, всего-навсего, толстый. Опять ввело в заблуждение похожее звучание слова – непростительная ошибка для переводчика!

            Тем не менее, в следующем абзаце он повторяет ее снова: успокаивая испуганного коня, Геральт – пишет А. – водит над его лбом ладонью, пальцы которой сложены в магический знак Акции[6]. Так вот, łeb по-польски – это не лоб, а голова животного, таким образом, "амплитуда" движения в оригинале больше.

Итак, Геральт успокоил испуганную лошадь Знаком. "Колдовство быстро подействовало (...)" – пишет Сапковский, но у А. колдовство подействовало не быстро (szybko), а сильно.

Недалеко от особняка Геральт встретил девушку (в тексте А., опять-таки, в юбке вместо платья), которая стояла, опираясь рукой на пень (А.) ольхи. Кто-нибудь пробовал стоять, опираясь на пень? Конечно, как и выше, это не пень, а ствол дерева.

Белое платье девушки было не облегающим (В.), а ниспадающим до земли (powłóczysta [suknia]). Ее волосы были растрепанные/ взъерошенные (rozczochrane), но переводчик А. их "пригладил", у него они просто распущенные.

Девушка улыбается и следит за движениями ведьмака, легко поворачивая голову (Л.). Неужели поворот головы – это тяжелый труд? Отнюдь. Просто слово lekko значит не только легко, но и слегка. Таким образом, девушка следила за движениями ведьмака, слегка поворачивая голову (lekko obracając głowę).

Хвост дельфина, украшающего фонтан во дворе Нивеллена, не отбитый (В.), а обитый[7], т.е. получивший повреждения на поверхности или с краев от ударов. Что же касается головы встреченного Геральтом чудовища, то она была не медвежья (В.), а косматая, как у медведя (kosmaty jak u niedźwiedzia [łeb]).

От его (чудовища) рева ставни залопотали и захлопали, стряхивая мусор и штукатурку с парапетов (В.). В действительности ставни стряхивали штукатурку не с парапета – (итал.) невысокой стенки, ограды вдоль чего-либо – а с подоконника (parapet, опять ловушка похожего слова!L).

Когда же Геральт не убежал, чудовище не уродливо скривило голову (А.), а наклонило уродливую голову (przekrzywił potworną głowę).

            После "обмена любезностями" чудовище решается пригласить ведьмака в дом. Оно откашлялось (chrząknąć) и оправило одежду. Но в переводе А. оно... хрюкнуло[8]. "Какое мне дело, – говорит оно при этом. – Гость в дом. Не каждый день встречается такой, что при виде меня не убегает или не падает в обморок". До чего ему, спрашивается, нет дела? Да ни до чего, это фантазия переводчика Л., у автора чудовище произносит совсем другие слова: "Ладно, чего уж там! (co mi tam) Гость в дом. (и дальше как выше)". Но предупреждает: "Ежели ты усталый, но вежливый путник, приглашаю. (Л.) Но ежели разбойник или злодей, (...)(А.) ". Неужели это странное существо так ценит вежливость? Если обратимся к оригиналу, то вместо вежливый (Л.) мы найдем uczciwy, то есть честный, порядочный, а злодей из перевода А. – это не кто иной, как вор[9] (złodziej). Ох уж эти похожие слова!

 

- Принимаю приглашение. Закон гостеприимства не нарушу, – сухо ответил Геральт.

- Мой дом – твой дом, – ответило чудище столь же сухо, хотя и небрежно.

(перевод В.)

 

Вроде бы все в порядке, но у Сапковского нет ни слова о сухости или холодности. По-польски они просто сказали это formalnie, то есть формально / по форме, используя предусмотренные для такого случая ритуальные фразы приглашения и ответа на приглашение. А теперь сравните: "ответило чудище столь же сухо, хотя и небрежно" и "ответило чудище тоже по форме, хотя и небрежно". Чувствуете разницу?

Хозяин дома заинтересовался медальоном ведьмака, медальоном в виде оскаленной волчьей пасти, который еще две страницы тому назад у всех переводчиков висел на серебряной цепочке. Но у А. эта серебрянная цепочка (łańcuszek) успела странным образом превратиться в шнурок. Последовавший затем диалог содержит одну из наиболее грубых ошибок переводов А. и Л.:

 

- Нехорошее выражение на морде у этого зверя. Что это такое?

- Цеховой знак.

- Ага. Наверное, занимаешься изготовлением светильников[10].

 

Ну неужели никому из переводящих не пришла в голову мысль: а что, собственно, общего имеет оскаленная пасть со светильником? Да ничего, конечно же! Польское слово kaganiec, а изготовлением именно этих предметов, согласно догадке чудовища, должен был заниматься Геральт, значит и светильник, лампада, и намордник, и именно последний имел в виду автор (кстати, в большинстве словарей именно значение намордник стоит на первом месте).

            Далее опять пара похоже звучащих слов, проверить которые переводчики не удосужились.

Помещение, в которое чудовище ввело ведьмака – это не комната (А., В.), а, скорее, зал, так как польское слово komnatа обозначает жилое помещение, особенно большое, во дворцах, замках, и т.п.; зал с роскошным интерьером. Эквиваленты этого слова в русском языке – палата, покой, чертог, например: Грановитая палата, Оружейная палата, царские покои.

Хозяин бросает в очаг огромного камина ogromną kłodę. Kłodа – это толстое бревно, ствол дерева после того, как отпилили ветки – просто русское колода. Но у А. и В. это просто полено, а чтоб бросить в очаг полено, пусть даже и огромное, особенной силы не надо. Но гораздо интереснее то, куда была брошена колода. В польском тексте это czeluść (czeluść paleniska) – огромное отверстие, яма, глубина. Ни одного из этих значений русское слово челюсти (а именно туда, в челюсти камина, послал наше полено, то бишь колоду, А.) не имеет[11]. Вариант со словом пасть (Л.) кажется не многим лучше. Конечно, может быть, что и челюсти, и пасть – это просто художественный образ отверстия камина, licentia poetica, так сказать, но на фоне остальных печальных расхождений я склонна принять это за ошибку.

"Ты голоден?" – спрашивает Геральта хозяин дома. "Не откажусь", – отвечает Геральт в переводе В.. "Вот нахал!" – может подумать читатель. – "Ему еще ничего не предложили, а он уже "не откажусь"!". Увы, читателя ввели в заблуждение. Геральт сказал: "Не стану отрицать" (nie zaprzeczę). К сожалению, небрежность переводчика несколько изменяет манеру поведения главного героя рассказа. А это еще цветочки...

Вот стол перед хозяином и гостем накрыт. Пулярки, куропатки, паштет и ветчина из кабана помещаются на... блюдечках и тарелках (Л.), тогда как в тексте оригинала все эти кушанья лежали на блюдах (półmiskach) и тарелках. (Блюдо – это большое блюдечко, блюдечко – это маленькое блюдо, подумаешь, разница!). Но это не единственная странность в сервировке стола. Четыре реплики ниже у А. чудовище берет паштет из чаши, хотя в оригинале это явно миска (misa), блюдо, на худой конец.

Вскоре мы узнаём, что внешний вид нашего чудовища – качество не врожденное, а приобретенное. Но вот когда это случилось – переводчики не единогласны. По мнению одних, двенадцать лет назад (и они правы), по мнению А. – когда Нивеллену было 12 лет. Разница, согласитесь, существенная, тем более, что возраст чудовища нам неизвестен[12]. По-видимому, подвела опять схожесть языков: польское оd dwunastu lat значит не с двенадцати лет[13], а уже двенадцать лет.

Геральт смотрит на портрет Нивеллена, и что же он видит? Какого-то толстячка с пухлой, грустной и прыщавой физиономией (В.). Физиономия эта была, вообще-то, не пухлая, а одутловатая, заплывшая[14], но это не самая серьезная ошибка в этом предложении. Сверившись с польским текстом, мы узнаем, что толстячок был не какой-то (niejaki), а никакой (nijaki), "бесцветный", как удачно передали остальные. Переводчик В., по-видимому, слов некий и никакой по-польски не отличает[15]. А ведь в русском языке разница аналогична[16].

Дальше – полный произвол в исполнении того же переводчика. Позвольте, сначала оригинал:

 

Geralt, któremu nieobce były skłonności do schlebiania klientom, rozpowszechnione wśród portrecistów, ze smutkiem pokiwał głową[17].

 

Слова о том, что Геральту nieobce były skłonności do schlebiania klientom, rozpowszechnione wśród portrecistów, Л. и А. передают, смею утверждать, согласно намерению автора:

 

Геральт, которому была известна склонность угождать клиентам, распространенная среди портретистов (...).

и

Геральт, которому знакома была лесть клиенту, распространенная среди портретистов (...). 

 

Третий же переводчик (­В.) потчует нас характеристикой героя собственного изготовления:

 

Геральт, который и сам, на манер некоторых портретистов, бывал склонен польстить клиентам (...).

 

Не будь Геральт вымышленным персонажем, перевернулся бы в гробу LLJ.

Потом к нашим ложным друзьям переводчика присоединяется пара стул – кресло. Разберемся раз и навсегда (т.е. до конца этого сравненияJ) в трех польско-русских парах:

стол = stół, произносится [стул],

стул = krzesło, произносится [кшесло],

кресло = fotel, произносится [фотель].

Ни один(!) из переводчиков не избежал здесь ошибок. У А. и Л. во всем тексте стул (krzesło) – это кресло. У В. стул остается стулом, но зато и кресло (fotel) у него – тоже стул. Подумаешь, напридумывал Сапковский разную мебель у одного стола – проще, проще надо быть!

Открытие, что Геральт является ведьмаком, Нивеллену не понравилось. Он говорит, что слышал о ему подобных: это колдуны с нечеловеческими способностями, которых учат убивать, искореняют все человеческие чувства и порывы (szkoli się je w zabijaniu, wykorzenia wszelkie ludzkie uczucia i odruchy). В одной строчке – две ошибки. Одна из них – в тексте В.: польское czarownik - это не просто волшебник, а именно колдун, злой волшебник. Дело в том, что русское волшебник - нейтрально, czarownik же (в отличие от слова czarodziej) в польском языке указывает дополнительно на "вредность" творящего чары[18]. Кроме того, czarownik и czarodziej у автора – разные и довольно четко разграниченные понятия.  Вторая ошибка допущена переводчиком А., фрагмент их учат убивать, искореняют все человеческие чувства (т.е. их учат убивать, а также искореняют все человеческие чувства) у него звучит: учат их, убивая, искореняя все людские чувства (их учат (чему-то), убивая и искореняя все человеческие чувства). Разница заметна невооруженным глазом. А подвела грамматикаL.

Далее блюдо опять превращается в тарелку (Л.), а несколько строчек ниже в нее же превращается поднос (taca) (в переводе В.). Разнообразие предметов одного типа, будь то мебель (стул, кресло) или посуда (тарелка, миска, блюдо, поднос), явно смущает переводчиков. (Для полноты картины можно только добавить, что на этом метаморфозы находящейся на столе посуды не заканчиваются: чуть позже вместо графина (karafka) мы получаем кувшин (Л.).)

"Почему молчишь?" – спрашивает затем Нивеллен невнятно, глотая (niewyraźnie, przełykając). То есть что-то проглатывает, и поэтому произносит слова невнятно. Но у А. он, должно быть, здорово нервничает, потому что говорит неуверенно, облизываясь.

Когда Геральт говорит, что "чудовищ становится все меньше" (potworów jest coraz mniej), А. пишет "чудовищ намного меньше", совершенно игнорируя тот факт, что Геральт здесь дословно повторяет то, что сказал Нивеллен несколькими строчками выше[19] (чудовищ становится все меньше, а ведьмаков все больше). Не говоря уже о том, что перевод такой неточен: coraz mniej – это именно все меньше[20]. Изменение удивительно тем более, что буквально четыре строчки выше в том же переводе с аналогичным фрагментом было все в порядке.

После смерти отца парни из дружины мигом обвели меня вокруг пальца – читаем в переводах А. и Л. Опять "ложный друг переводчика", но на этот раз на уровне фразеологии: польское owinąć kogoś dookoła palca значит не ловко, хитро обмануть, а подчинить себе.

С проклятьем, брошенным жрицей на молодого Нивеллена, тоже не все ясно. По словам Нивеллена, она сказала, что он "чудовище в человеческом облике", и что будет "чудовищем в облике чудовища" (potwór w potwornej skórze). В переводе В. это звучит куда как более грозно: "что я – чудище в человечьей шкуре, что буду чудищем из чудищ".

А дальше подводит фразеология польского языка. У В. читаем о дне, когда исполнилось проклятье:

 

Дня через два просыпаюсь утром, а слуги, как меня увидели, в рев. И в ноги бац![21]

 

То есть, увидев страшное чудовище вместо их господина, слуги начали громко плакать[22] (у Сапковского – кричать[23]) и кланяться ему в ноги. Просили пощадить? Увы! Польское w nogi значит не кланяться в ноги, а ходу!, дай бог ноги, etc. Слуги просто-напросто убежали. Кто убежал? Здесь опять варианты: то ли те, кто смог (А.), то ли те, кто успел (правильный вариант). "От страха удар хватил даже тетушкиного попугая", – добавляет Нивеллен. К сожалению, у А. эта живописная подробность отсутствует (и текст становится на одно предложение короче).

Две следующие ошибки А. опять из-за недостаточного знания фразеологии. Pociągnąć nosem – это не описательное втянуть носом воздух, а шмыгнуть носом; blady świt – это не бледное утро (интересно, как что-то такое выглядитJ), а рассвет/ предрассветные сумерки.

Пара дальнейших страниц явит нашему взгляду целую лавину ошибок, в большинстве своем – "соавторства".

К Нивеллену попадает первая купеческая дочка. Какова была ее реакция на облик Нивеллена?

 

Некоторое время при виде меня ее сводили судороги, она была убеждена, что я ее все же съем,

 

- говорит чудовище. Переводчику А. этого показалось мало. У него девушка бьется в конвульсиях не некоторое время (przez jakiś czas), а каждые полчаса. Опять "совершенствование" авторского текста. Мелочи? Тогда внимание, приближаемся к рифам! Пяти большим и одним поменьшеJL.

Риф первый. Нивеллен демонстрирует крайнюю робость в отношениях с женщинами и в течение целого года, живя с девушкой под одной крышей, так и не решается сказать/ намекнуть ей о причине его сделки с ее отцом. Так вот, у А. он не решается об этой причине не упомянуть/ коснуться/ намекнуть (napomknąć), а напомнить. Таким образом, получается, что купеческая дочь знала о роли, которую должна была сыграть в возможном превращении чудовища обратно в человека, но самым бессовестным образом не выполнила свою часть договора.

            Риф второй. Третья девушка была дочкой обнищавшего рыцаря. Все три (!) переводчика говорят о высоком росте рыцаря:

 

"У рыцаря, когда он сюда приехал, был тощий конь и кираса. Сам он был длинный, неправдоподобно паскудный, (...)" (А.),

"Он прибыл сюда на исхудалом коне, в кирасе и был невероятно длинный." (Л.),

"У рыцаря, когда он пожаловал сюда, был только тощий конь, проржавевшая кираса, и был он невероятно длинным." (В.).

 

в то время как в оригинале рыцарь представлен несколько иначе:

 

Rycerz, gdy tu przybył, miał wychudłego konia, zardzewiały kirys i nieprawdopodobne długi. = У рыцаря, когда он сюда прибыл, был тощий конь, заржавевшая кираса и невероятные долги.

 

Множественное число[24] существительного dług (долг) – długi является омоформой имени прилагательного мужского рода: długi (долгий, длинный)[25], и в результате выражение nieprawdopodobne długi (невероятные долги) было прочитано переводящими как nieprawdopodobnie długi (невероятно длинный)[26].

            Риф третий. Если отец своим внешним видом произвел на Нивеллена крайне отрицательное впечатление, то о самой девушке чудовище говорит:

 

Примула, руку бы дал на отсечение, потеряла девственность, когда он [отец] был на войне, потому как была крайне хорошенькая.

 

- так, по крайней мере, считает А.. На первый взгляд все в порядке: красивая дочка, строгий отец стережет ее девственность, но когда он идет на войну, молодость берет свое (девушка-то ведь хорошенькая!). А вот как в оригинале (и в остальных переводах):

 

Примулу, даю руку на отсечение, видно, зачали, когда папочка был на войне, потому как была она весьма хорошенькая.

(Primula, rękę bym sobie dał uciąć, musiała być poczęta, gdy on był na wojnie, bo była całkiem ładniutka.)

 

Все предстает теперь в другом свете. Отец, исключительная уродина, и хорошенькая дочка. Не иначе как это не его дочка, намекает Нивеллен. Вопрос же девственности самой Примулы здесь никоим образом не затрагивается.

            Через некоторое время Нивеллен уже состоял с девушкой "в весьма близких отношениях, во время которых она любила дергать [его] за уши". Заменяя во время которых (podczas których) на причем, Л. упускает присутствующую в авторском тексте пикантную подробность, касающуюся этих весьма близких отношений.

Это был риф помельче. Но вот на следующем недолго и кораблекрушение потерпеть.

Несмотря на "весьма близкие" отношения с девушками, Нивеллен никак не превращается обратно в человека. Вот как пишет об этом господин Сапковский:

 

Я в перерывах бегал к зеркалу, но представь себе, Геральт, посматривал в него с растущим беспокойством. Все меньше я тосковал по тому, менее работоспособному облику. Понимаешь, Геральт, прежде я был дряблый, теперь стал мужик хоть куда. Прежде я беспрестанно болел, кашлял, и из носу у меня текло, теперь ничто меня не берет. А зубы? Ты не поверил бы, какие у меня были испорченные зубы! А теперь? Я могу перегрызть ножку стула. (...)[27]

 

То есть возможность того, что он превратится обратно в человека, вызывает в Нивеллене все большее беспокойство, поскольку в действительности превращаться ему хочется все меньше, потому что теперешняя его форма Нивеллена вполне устраивает, главным образом, по причине отличного здоровья. А вот как передают нам это А. и Л. (т.е. два(!) переводчика из трех):

 

В перерывах я бегал к зеркалу, но, представь себе, Геральт, поглядывал в него с возрастающим беспокойством, потому как я все больше жаждал возврата к прежней, менее работоспособной, что ли, форме. Понимаешь, раньше я был рохлей, теперь стал парнем хоть куда. Раньше все время болел, кашлял и из носа у меня текло, а сейчас меня ничто не брало. А зубы? Ты не поверил бы, какие у меня были испорченные зубы! А теперь? Могу перегрызть ножку от стула. (...)

 

То есть возможность того, что он превратится обратно в человека, вызывает в Нивеллене все большее беспокойство, поскольку в действительности превращаться ему хочется все больше, потому что теперешняя его форма Нивеллена вполне устраивает, главным образом, по причине отличного здоровья. По-видимому, ни одному из них не мешает, что в их переводе в середине реплики говорящий отпровергает то, что говорит в начале и в конце высказывания (получается: боюсь превратиться в человека – потому что хочу превратиться в человека – потому что чудовищем быть лучше).

            Сразу же за этим – обещанный пятый рифL. Видно, беда не приходит однаLJ.

 

- (...) Могу перегрызть ножку от стула. Хочешь, я перегрызу ногу от стула?

- Нет. Не хочу.

- Может, это и к лучшему, – раскрыло пасть чудовище. – Барышень забавляло, когда я начинал рисоваться перед ними, и в доме осталось страшно мало целых стульев.

 

Последнее предложение Нивеллена (Panienki bawiło, jak się popisywałem (...)) у А. звучит:

 

Барышни пугались, когда я начинал рисоваться перед ними, и в доме осталось страшно мало целых стульев.

 

Таким образом, у Сапковского Нивеллен развлекал девушек, а у переводчика – запугивал. В самом деле, что ж это такое – чудовище, и не страшное! Ну куда это годится! Исправить!

"Ты уверен, – спрашивает Геральт, – что в теперешнем своем виде никого не обидел?". И опять в игру вступает схожесть языков: теперешний (obecny) облик у А. становится обычным, т.е. прежним, человеческим (разве что примем, что обычным обликом человека является звериная голова и лапы с когтями).

            В ответ на такое предположение чудовище возмутилось (именно возмутилось (obruszyć się), а не буркнуло (В.)): прибывающие к нему девушки – "в посконных платьицах, с лапками, выщелоченными от стирки, ссутуленные от переноски бадей" – и мечтать не могли о той жизни, которая ждала их у Нивеллена: "А у меня они ходили принцессами, в руки брали исключительно веер, даже не знали, где здесь кухня. Я наряжал их и увешивал безделушками. По первому требованию наколдовывал горячую воду в жестяную ванну, которую папуля похитил еще для мамы в Ассенгарде. Представляешь – жестяная ванна!". К этому красочному противопоставлению Нивеллен добавляет:

 

А что до постели... Зараза, невинность в наши дни встречается реже, чем горный дракон. Ни одной я не принуждал, Геральт.

 

Знаменательно, что последнее предложение напрочь отсутствует у переводчика А.. Не говоря уже о том, что подробность эта крайне существенна, заметим, что в этом переводе мы последовательно получаем совсем иной образ Нивеллена: хрюкающее чудовище, при виде которого бедная девушка бьется в истерике каждые полчаса, и которое имеет привычку дополнительно запугивать ее тем, что перегрызает ножку стула, а теперь, оказывается, могло еще и принуждать ее к ложу... Бррр!!! Мурашки по коже! (От размеров соавторства LLL)

И вот так, по следам грубых ошибок, мы прошли 2/3 рассказа. Но ошибки на этом – увы! – не заканчиваются.

На вопрос Геральта, кто мог "заказать" его смерть, Нивеллен отвечает: "Прохвост, возжелавший остатков содержимого моих подвалов, но не имеющий больше дочек." Вместо не имеющий больше дочек (nie miał więcej córek) мы встретим у В.: дочек ему боги не дали. Прохвост, у которого нет больше дочек, становится прохвостом, к которого нет вообще дочек.

Характеризуя свои отношения с Верееной (по всей вероятности, русалкой), Нивеллен говорит: "Это не очередная купеческая дочь, Геральт, и не очередная попытка поиска доли правды в старых небылицах. Это нечто серьезное. Мы любим друг друга.". К сожалению, перевод слова серьезное (poważne) оказался по силам лишь Л.. В переводе А. это "кое-что поважнее" (т.е. немного более важное[28]), а в переводе В. – "нечто посерьезнее" (т.е. немного более серьезное[29]).

"Русалки избегают людей", – утверждает Нивеллен в тексте В.. У Сапковского же русалки людей не просто избегают – они их боятся (boją się).

            Настоящая катастрофа начинается, когда на следующий день Геральт возвращается к дому Нивеллена. До конца рассказа остается чуть больше трех страниц, переводчики спешат, допускают ошибку за ошибкой. На трех с половиной страницах в общей сложности около двадцати новых "ляпов".

Ножны второго меча Геральта были из кожи ящериц (jaszczurczej), но В. решил, должно быть, что с выделкой кожи ящериц слишком много работы и сделал Геральту ножны из кожи ящера[30].

Подъезжая к усадьбе, Геральт слышит пение. Слов песни он не понимает, не может даже узнать язык, которому они принадлежат (z którego pochodziły). В переводе А. Геральт не может узнать язык, на который слова походят[31].

Потом пение обрывается и ведьмак видит девушку в белом платье. На ее личике было

 

выражение (...) очарования, которое заставляло постоянно слышать пение, хотя маленькие бледные губки были сомкнуты (...).

 

Паранормальное явление у А. становится всего лишь прозрачным намеком:

 

(...) прелести, которая показывала, что песня еще не окончена (...).

 

            "Обычный вампир не вышел бы на солнце"[32], – говорит Геральт и делает вывод, что девушка – это муль/ муля или альп. В переводе Л. вместо не вышел бы (nie wyszedłby) читаем: не выжил бы на солнце. Заметим, что в этом случае в польском тексте должно быть не только nie przeżyłby вместо nie wyszedłby, но и (где?) w słońcu, а не (куда?) na słońce.

            Геральт спрашивает о судьбе Нивеллена:

 

- Что с ним, черноволосая? Ты пела, а значит, пила кровь. Применила последнее средство, то есть тебе не удалось поработить его разум. Я прав?[33]

 

А. путает здесь, всего лишь (кхм!) три слова. Он путает:

-          то есть (czyli) – с или (czy),

-          средство (środek) – с серединой/ сердцевиной (тоже środek[34]),

-          а также два значения слова sięgnąć – обратиться/ прибегнуть и достичь. Опять же, дополнительно подводит незнание польской грамматики: как и в русском языке, слова прибегнуть и достичь управляют разными падежами[35]. Если бы имелось в виду достичь, в польском тексте было бы не po środek_, a  __ środka­.

Все это приводит к тому, что в переводе А. мы читаем:

 

- Что с ним, черноволосая? Ты пела, значит пила кровь. Достигла самой сердцевины или тебе не удалось покорить его разум? Я прав?

 

Как видим, смысл сказанного безнадежно утерянLLL. И потом, что делает вопрос "Я прав?" после предложения с конструкцией "А или Б"? Где здесь логика?!

            Оказывается, что девушка, которую ведьмак принял вначале за русалку, – это вампир, брукса. У А. слово брукса из имени нарицательного (вид вампира, как такса – порода собаки) становится, по-видимому, именем собственным, так как пишется везде с прописной буквы.

Бой ведьмака с бруксой.

 

Волна звука ударила по ведуну, как таран, лишая дыхания, сокрушая ребра, пронзая уши и мозг иглами боли. Отлетая назад, он еще успел скрестить кисти обеих рук в Знаке Гелиотропа. Колдовство в значительной мере уменьшило силу, с которой он врезался спиной в ограду, но и так у него потемнело в глазах, а остаток воздуха вырвался из легких вместе со стоном.

(перевод Л.)

 

Несмотря на то, что волна звука ударила по ведьмаку, как таран (...), ведьмак в переводе В. не отлетел (lecąc do tyłu (…)) назад, а отскочил. В переводе А. ведьмак скрестить кисти рук (как и в случае убегающих слуг Нивеллена) не успел (zdążył), а сумел. А по словам В., колдовство у Геральта получилось слабее, и, вместо того, чтобы в значительной мере (w znacznej mierze) уменьшить силу удара, смягчило ее лишь немного.

            Брукса превращается в огромного черного нетопыря, с длинной узкой пастью и... болотного цвета крыльями/ грязноватыми крыльями/ перепончатыми крыльями. Прав был лишь В.: крылья были перепончатые (błoniaste). Каким образом они превратились в крылья болотного цвета (А.) и крылья грязноватые (Л.) – остается только гадать[36].

Ведьмак наносит удар мечом, но промахивается: клинок не встретил сопротивления (ostrze nie napotkało oporu). Так пишут Л. и В.. А вот у А. сопротивление (opór – мужской род) становится опорой (opora – женский род). Опять же, грамматика: если бы речь шла об опоре, окончание было бы -y (opory), а не -u (oporu). Трудное дело, этот перевод: оказывается, мало иметь словарь под рукой, надо еще и склонение имен существительных знать! LL

На сцене появлятся новое лицо: в дверях усадьбы показался Нивеллен. Вопреки тому, что утверждает В., он из этих дверей вышел пошатываясь (wytoczył się), а не выполз (и не вывалился (Л.)). Тем более, что сразу после этого он покачиваясь, двинулся к фонтану[37] – это что же, ползком?

            Нивеллен выглядит неважно: идет шаткой походкой, неуверенно махая лапами. На воротнике его кафтана пятна крови. Таинственное слово kryza (воротник, жабо) уже раз появилось при описании внешности Нивеллена. Тогда Л. перевел это как воротник, а А. и В. – как жабо. Теперь же своей версии придерживается только Л. – у него это по-прежнему воротник. У В. пятна крови украшают полы, и не кафтана (kaftan) вовсе, а куртки, а А. вообще не пришлось ничего переводить – предложение "Воротник его кафтана был запятнан кровью." (Kryzę kaftana plamiła krew.) у него полностью отсутствует – от греха подальше.

            Очередной крик бруксы сбивает ведьмака с ног. Он рухнул навзничь и заскользил на спине по гравию аллейки (Runął na wznak, poszorował po żwirze alejki). Вроде ничего сложного: человека опрокинуло и потащило по земле – эффект взрывной волны или ураганного ветра. Но у А. Геральт не заскользил (poszorował), а покатился.

Вампирка несется на Геральта, несется легко, как бабочка, едва касаясь земли. Но в переводе А. она несется не как бабочка/ мотылек (польское motyl), а как... мотыльJ (личинка комара-дергуна, живущая в иле). Аууу! может кто-нибудь видел летающую личинку комара?

Нивеллен пытается вступить в бой, в руках у него трехметровая жердь, которой он пронзает бруксу. И тут читателей ждет очередной "гвоздь программы": Нивеллен держит жердь двумя руками, а ее конец блокирует... под пахом (А.). Позиция крайне неудобная не только с мужской точки зрения[38]. Неужели так у Сапковского? Ну что вы, у Сапковского, как и у Л. и В., Нивеллен зажал жердь под мышкой (pod pachą). Pacha (подмышка) и pachwina (пах), сжимать жердь pod pachą и сжимать жердь pod pachwiną – слова похожи как две капли воды, "неудивительно", что переводчик их перепутал! L

            Интересно, с какой стати ведьмак после всего этого приказывает Нивеллену? А именно так – приказал – переводчик А. передает польское слово powiedział (сказал).

Новообретенное человеческое лицо Нивеллена отнюдь не отличалось белизной кожи (мужчина с белой кожей – (В.)) – кожа была попросту бледной (blada cera).

В конце рассказа Геральт объясняет Нивеллену, что уже много лет маги и ученые ломают себе головы над феноменом огромной силы, которой обладают любовь и кровь. Наука такими вещами не занимается! – считает А.. У него головы ломают не маги и ученые (uczeni), а маги и их ученики.